Мемуары Вертинского "Я артист - воспоминания" представляют интерес не только для исследователей его жизни и творчества, но и являются замечательным описанием эпохи, которая для нас сегодня так далека, несмотря на кажущуюся близость. Впрочем, внимание я хочу обратить всего лишь на один небольшой отрывок, в котором Александр Николаевич подробно и четко описывает свое знакомство...с кокаином. Данный отрывок, как мне кажется, представляет особый интерес, а также является убедительным предостережением от употребления наркотиков. С текстом можно ознакомиться под катом, а свое мнение оставить в комментариях.
...Вот тут и появился кокаин.
Кто первый начал его употреблять? Откуда занесли его в нашу среду? Не знаю. Но зла он наделал много.
Продавался он сперва открыто в аптеках, в запечатанных коричневых баночках, по одному грамму. Самый лучший, немецкой фирмы "Марк" стоил полтинник грамм. Потом его запретили продавать без рецепта, и доставать его становилось все труднее и труднее. Его уже продавали "с рук" -- нечистый, пополам с зубным порошком, и стоил он в десять раз дороже. После первой понюшки на короткое время ваши мозги как бы прояснялись , вы чувствовали необычайный подъем, ясность, бодрость, смелость, дерзание. Вы говорили остроумно и ярко, тысячи оригинальных мыслей роились у вас в голове. Жизнь со своей прозой, мелочами, неудачами как бы отодвигалась куда-то, исчезала и уже больше не интересовала. Вы улыбались самому себе, своим мыслям, новым и неожиданным, глубочайшим по содержанию.
Продолжалось это десять минут. Через четверть часа кокаин ослабевал, переставал действовать. Вы бросались к бумаге , пробовали записать эти мысли...
Утром, прочитав написанное, вы убеждались, что все это бред! Передать свои ощущения вам не удалось! Вы брали вторую понюшку. Она опять подбадривала вас на несколько минут, но уже меньше. Дальше, все учащающая понюшки, вы доходили до степени полного отупения. Тогда вы умолкали. И так и сидели, белый как смерть, с кроваво красными губами, кусая их до боли. Острое желание причинить себе самому физическую боль едва не доводило сумасшествия. Но зато вы чувствовали себя гением. Все это был, конечно, жестокий обман наркоза! Говорили вы чепуху, и нормальные люди буквально шарахались от вас. <...>
..Вы ничего не могли есть, и организм истощался до предела. Пить кое-что вы могли: коньяк, водку. Только очень крепкие напитки. Они как бы отрезвляли вас, останавливали действие кокаина на некоторое время, то есть действовали как противоядие. Тут нужно было ловить момент, чтобы бросить нюхать и лечь спать. Не всегда это удавалось. Потом, приблизительно через год, появлялись тяжелые последствия в виде мании преследования, боязни пространства и прочее.
Короче говоря, кокаин был проклятием нашей молодости. Им увлекались многие. Актеры носили в жилетном кармане пузырьки и "заряжались" перед каждым выходом на сцену. Актрисы носили кокаин в пудреницах. Поэты, художники перебивались случайными понюшками, одолженными у других, ибо на свой кокаин чаще всего не было денег.
Не помню уже, кто дал мне первый раз понюхать кокаин, но пристрастился я к нему довольно быстро. Сперва нюхал понемножку, потом все больше и чаще.
-- Одолжайтесь! -- по-старинному говорили обычно угощавшие. И я угощался. Сперва чужим, а потом своим. Надо было где-то добывать....
...Однажды в театр пришел журналист, кажется, Сергей Яблоновский из "Русского слова" -- самой большой газеты того времени -- и написал о нашем театре. Нельзя сказать, чтобы она была хвалебной -- критик всех поругивал, только обо мне выразился так "остроумный и жеманный Александр Вертинский". Этого было достаточно, чтобы я "задрал нос" и чтоб все наши актеры возненавидели меня моментально. Но уже было поздно. Успех мой шагал сам по себе, меня приглашали на вечера. А иногда даже писали обо мне. Марье Алексеевне пришлось дать мне наконец "жалование" двадцать пять рублей в месяц, что при "борще и котлетах" уже являлось базисом на котором можно было разворачиваться. Но увы... деньги эти главным образом шли на покупку кокаина.
Вернулась из поездки моя сестра. Мы поселились вместе, сняв большую комнату где-то на Кисловке. К моему великому огорчению, она тоже не избежала ужасного поветрия и тоже "кокаинилась".
Куда только мы не попадали. В три-четыре часа ночи, когда кабаки закрывались, мы шли в "Комаровку" -- извозчичью чайную у Петровских ворот, где в сыром подвале пили водку с проститутками , извозчиками и всякими подозрительными личностями и нюхали, нюхали это дьявольское зелье.
Конечно, ни к чему хорошему это привести не могло. Во-первых кокаин разъедал слизистую оболочку носа, и у многих из нас носы уже обмякли, и выглядели ужасно, а во-вторых наркоз почти не действовал и не давал ничего, кроме удручающего, безнадежного отчаяния.
Я где-то таскался по целым дням и ночам и даже сестру Надю стал видеть редко. А ведь мы очень любили друг друга... Надя была единственным близким мне человеком в этом огромном шумном городе... И я не сберег ее! Что это, кокаин, анестезия? Полное омертвления всех чувств. Равнодушие ко всему окружающему. Психическое заболевание...
Помню, однажды я выглянул из окна мансарды, где мы жили (окно выходило на крышу), и увидел, что весь скат крыши под моим окном усеян коричневыми пустыми баночками из-под марковского кокаина. Сколько их было? Я начал в ужасе считать. Сколько же я вынюхал за этот год!
И первый раз в жизни я испугался. Мне стало страшно! Что же будет дальше? Сумасшедший дом? Смерть? Паралич сердца? А тут еще галлюцинации... Я жил в мире призраков!
Я встал. Я вспомнил, что среди моих знакомых есть знаменитый психиатр -- профессор Баженов. Я вышел на Тверскую и решил ехать к нему. Баженов жил на Арбате. Подходя к остановке, я увидел совершенно ясно, как Пушкин сошел с своего пьедестала и, тяжело шагая "по потрясенной мостовой" (крутилось у меня в голове), тоже направился к остановке трамвая. А на пьедестале остался след его ног, как в грязи оставшийся след от калош человека.
-- Опять галлюцинация! -- спокойно подумал я, -- Ведь этого же быть не может?
Тем не менее Пушкин стал на заднюю площадку трамвая и воздух вокруг него наполнился запахом резины исходившим от плаща.
Я ждал, улыбаясь, зная, что этого быть не может. А между тем это было!
Пушкин вынул большой медный старинный пятак, которых уже не было в обращении.
-- Александр Сергеевич! -- тихо сказал я -- Кондуктор не возьмет у вас этих денег! Они старинные!
Пушкин улыбнулся:
-- Ничего. У меня возьмет!
Тогда я понял, что просто сошел с ума.
Я сошел с трамвая на Арбате. Пушкин поехал дальше.
Профессор Баженов тотчас принял меня.
-- Ну? В чем дело юноша?-- спросил он.
-- Я сошел с ума, профессор,-- твердо выговорил я.
-- Вы думаете? -- как-то равнодушно и спокойно спросил он.
-- Да. Я уверен в этом.
-- Ну тогда посидите пока. Я занят, и мне сейчас некогда.
И он начал, что-то писать. Через пол-часа так же спокойно вернулся к разговору.
-- Из чего же вы, собственно, заключаете это?-- спросил он просто, как будто даже не интересуясь моим ответом.
Я объяснил ему все, рассказав также и о том, как ехал с Пушкиным в трамвае.
-- Обычные зрительные галлюцинации!-- устало заметил он. Минутку он помолчал, потом взглянул на меня и строго сказал:
-- Вот что, молодой человек, или я вас сейчас же посажу в психиатрическую больницу, где через год-два вас вылечат, или вы немедленно бросите кокаин! Сейчас же!
Он засунул руку в карман моего пиджака и, найдя баночку, швырнул ее в окно.
-- До свидания!-- сказал он, протягивая мне руку -- Больше ко мне не приходите!
Я вышел. Все было ясно.
Комментариев нет:
Отправить комментарий